— Понимаю, — покивал я и заглянул в наш «концертный зал».

Там как раз раздались очередные аплодисменты в конце песни и звон бокалов.

— А теперь, друзья, я хочу вам рассказать вторую половину истории, — сказал Сэнсей, откладывая гитару.

От автора.

Друзья!

Сложные отношения, которые связывают Аню и Ивана описаны в другом моем цикле, «Звезда заводской многотиражки» — https://author.today/work/series/24914

Для сюжета этого цикла читать его совсем необязательно, здесь история совершенно другая. Но если вдруг интересно, можно полюбопытствовать, что это за личность такая.

Глава 25

— Бывают такие вещи, которые очень трудно сказать близким людям и хорошим друзьям, — сказал Сэнсей. — Просто потому что они… ну… Потому что ты знаешь, что они привыкли к тебе, что они ждут от тебя чего-то определенного. Во всяком случае, ты так думаешь, что они именно этого ждут. И слова застревают в горле. Ты их не говоришь и как-то отшучиваешься. А потом вдруг едешь в поезде со случайными попутчиками, открываешь рот, и из тебя вываливается то, о чем ты так долго молчал. И вот сейчас я смотрю на вас. На людей, которых я никогда раньше не видел. Во всяком случае, большую часть из вас, да… В общем, прежде чем спеть свою новую песню…

Сэнсей замолчал, глядя в пол. Публика тоже в основном помалкивала. Только за одним столиком звякнула бутылка об край стакана. А за другим столиком раздался тихий шепот.

— Помните про того друга, про которого я уже вам рассказывал? — не поднимая глаз, продолжил Сэнсей. — Того самого, с чьих стихов началось все мое творчество? Я не знал, что с ним произошло. Но после каждого концерта представлял, как бы мог сложиться наш с ним разговор. Я ему говорил, что смотри, мол, я же говорил, что твоя песня — это что-то особенное. Это… Что она трогает сердца и души людей. Что зря ты тогда… вот так. И каждый раз я не слышал ничего в ответ, как вы понимаете. А недавно… Буквально неделю тому назад… мне пришло от него письмо. Он писал, что у него все хорошо. Что он живет в Нью-Йорке… Неожиданно как-то, да? Уезжал в Израиль, о потом оказался в Нью-Йорке, да. Что он женился, что у него скоро родится второй ребенок. И что он очень рад, что у меня тоже все хорошо. И что у него есть моя кассета. И еще… А в конце письма были стихи. Он не писал стихов все эти годы, а тут что-то накатило. И что он бы хотел, чтобы я спел и это тоже. Только никому не говорил, что он автор. Как и с той, первой песней. Я перечитал это письмо тысячу раз. И вот сейчас…

Сэнсей снова взял гитару и запел.

С пронзительной тоской, медленно. Тихо. Почти шепотом.

На секунду меня кольнуло таким неприятным чувством, что я какой-то чурбан. Так бывает, когда кто-то из близких выворачивает перед тобой наизнанку душу, а ты никак не можешь найти в себе сочувствия. И только делаешь вид, чтобы его не обидеть случайно. Подбираешь слова поддержки и молчишь.

Ирония была в том, что песня была как раз об этом. Про друга, который пришел после долгой разлуки. Такой же близкий и родной, как и ранше. Вот только все уже не так.

А в конце друг уходит, а ты вроде как даже этого не замечаешь, строишь совместные планы и не хочешь открыть глаза и принять, что остался совсем один.

Поливокс Бельфегора на этой песне молчал. Сэнсей пел ее сейчас впервые.

«Сильный момент получился», — отстраненно подумал я, продолжая внимательно смотреть на лица. Кое-где заметил блестящие в глазах слезы.

«Слишком сильный на мой вкус», — следующая мысль. Наверное поэтому я и не ощущал никакого душевного трепета в ответку. Но до зрителей Сэнсей точно достучался.

Когда гитара смолкла, почти минуту все молчали. А потом раздался прямо-таки вал аплодисментов. Люди повскакивали из-за своих столиков, Сэнсей отложил гитару и спустился с помоста. Все заговорили, спеша делиться чем-то личным.

Концертная часть была закончена на очень высокой ноте, но задуманная вечеринка продолжалась.

Дело было даже не в градусе алкоголя, а просто в захватившем всех настрое. Немного смешном, если просто слушать куски разговора, вырванные из контекста.

— Братан, ты же понимаешь, что это значит?

— Да я зуб на сало даю!

— Все, забились! Васян, ты же запомнил, что мы завтра с утра с тобой забились встретиться и все нормально обсудить?

— А я же, в натуре, думал, что молодежь фигню всякую слушает только!

— Нет, я вот чисто хочу сейчас с Семеном выпить! Сеня, ты же нас уважаешь?

— Сейчас на пальцах объясню, как работают акции…

— Да что ты мне свистишь? Читал я твоего «Незнайку на Луне»!

Я курсировал между разными группами и обсуждениями, вникал в один контекст, потом в другой. Иногда высказывал свое ценное мнение. Меня хлопали по спине одобрительно, я тоже кого-то одобрял.

Подмечая, что Василий, Влад и Ирина в этой вечериночной круговерти продолжают работать. На Ирину уже насел какой-то толстенький дядечка, рядом с которым маяалсь скучающая тетечка. Ей было скучно от разговора про эффект видеорекламы, но она не уходила, потому что как это — оставить благоверного в обществе вертлявой юной барышни? Это же она вот прямо сейчас делает вид, что ее интересуют только деловые вопросы, но стоит потерять бдительность, как…

Нет, все-таки от вечеринки Француза наше мероприятие здорово отличалось. Общее что-то несомненно было, просто в силу похожих стартовых позиций. Веселиться и гости Француза, и наша сегодняшняя публика учились в одном и том же Советском Союзе. Зато здесь не было молодых длинноногих красоток в отчаянно коротких платьях. Доминировали явно семейные ценности. Я даже в какой-то момент уловил некие давно забытые эмоции, когда я был еще мелким, а родители собирались с друзьями и веселились.

Особенно это проявилось, когда где-то ближе к полуночи кому-то захотелось растрясти, так сказать, жирок. Потанцевать, в смысле. И оказалось, что Василий такой вариант развития событий предусмотрел и притащил на всякий случай двухкассетник «Шарп».

Надо было видеть лица «ангелочков», когда из колонок заиграл какой-то «Мираж» или что-то в этом духе.

Но основное свое внимание я направлял на Жана, конечно. По началу, когда разговоры только еще начинались, он слегка мандражировал. Я отсек момент, что он как-то слишком нервно разговаривает с Катей с ТВ «Кинева», бесцеремонно влез в их беседу под предлогом очень важных дел. Пообещал, что обязательно его верну, и интервью будет записано во что бы о ни стало.

— Жанчик, соберись! — я приобнял его за плечи и ободряюще похлопал по плечу. — Ты тут сегодня играешь, можно сказать, главную скрипку.

— Да-дда, — покивал Жан. — Просто как-то непривычно оказалось. Обычно я по другую сторону этого всего, ты же понимаешь?

— Понимаю, — кивнул я. — Но не мог допустить, чтобы ты мямлил на экране.

— Фух, — Жан встряхнулся. Поправил кепку на голове. Одернул яркую рубашку. — Да, сейчас. Я же перечитал все наши тезисы до начала концерта…

— Простите, а это вы Жан Колокольников? — раздался рядом с нами пронзительный голос теледивы в синем.

— Он в вашем распоряжении, барышня! — бодро заявил я, подталкивая Жана в бок.

— Отлично! — она ухватила его за цветастый рукав. — Давайте вот сюда встанем, например. Неплохое место…

Она оттащила Жана на тщательно подготовленную позицию. Явно такую, где она сама в кадре будет смотреться в наиболее выгодном свете.

— Добрый вечер, уважаемые телезрители, — ослепительно улыбаясь, сказала она в камеру. — Хочу представить вам Жана Колокольникова, главного редактора независимого музыкального журнала «Африка», а теперь еще и, по совместительству, главного идеолога будущего ночного клуба. Где сегодня проходил закрытый сольный концерт известного московского исполнителя Семена Вазозина…

Жан расправил плечи, улыбнулся. Стрельнул взглядом в меня. Я показал ему большой палец вверх. Он расслабился, улыбка стала более живой.